читать дальшеВозле крыльца, под фонарем, стояла черная представительская «каталина». Фары погашены, приоткрыта дверь салона, водитель в штатском, в кепочке «блинчиком», с желтыми крагами, небрежно засунутыми за обшлаг кожаной куртки, курил, спрятавшись от дождя под козырек подъезда.
Маринка, ожидавшая, как минимум, тюремного «воронка», подавилась возмущенным возгласом.
Это что же получается? А получается, что это не арест. Господи, что же за страна такая несчастная, арестовать по-людски и то не способны. Маринка вздохнула в сердцах, сокрушаясь от столь вопиющей мировой несправедливости. Запнулась о высокий порог. Охранник, шедший следом, чувствительно толкнул ее в спину. Литераторша взмахнула руками, вскрикнула и повалилась ничком в обширную лужу у крыльца.
За спиной глумливо заржали. Помогать никто не собирался.
Чувствуя, как все внутри закипает от ледяного бешенства, мона Пестель медленно воздвигла себя из лужи. По лицу потеками струилась грязная вода, а размокшие от неожиданного купания тушь и помада добавляли картине новых дивных оттенков.
Не думай об этом, строго приказала себе Маринка. Потому что все происходящее выглядит и ощущается не как «приглашение на беседу», а как самый настоящий арест. Если что-то выглядит как утка и крякает, как утка, то вряд ли ты имеешь дело с носорогом. Так что, скорей всего, мона Пестель, в ближайшие полчаса ты вообще пожалеешь, что на свет родилась.
Изо всех сил сдерживаясь, чтобы не дрожали руки, Маринка отвела от лица мокрые, жалобно обвисшие пряди волос. Запахнула на груди некогда розовый, а теперь буро-серый халат. Меховая опушка превратилась в крысиные жалкие хвостики. Надо было с достоинством донести себя до машины, и это литераторше почти удалось. Но в тот момент, когда Маринка наклонилась, чтобы сесть в салон, чья-то рука бесцеремонно пригнула ее голову вниз, а другая рука пихнула в плечо, так, что в салон авто мона Пестель почти упала.
-- Добро пожаловать, прекрасная мона, -- сказал совсем рядом, где-то над ухом, глуховатый мужской голос. Это было так неожиданно, что Мариночка так и подпрыгнула. И остро пожалела, что в салоне авто темно и она не может рассмотреть своего собеседника.
-- И вам не хворать, -- откликнулась литераторша со всем возможным радушием, на какое была сейчас способна.
Мужчина шевельнулся, зажглась над его головой мутная желтая лампочка. Ясности картине это прибавило не много, но все же Маринка смогла разглядеть: средних лет, с коротким ежиком волос, совершенно седых на висках, одет в шинель, полковничьи погоны… впрочем, она всегда плохо разбиралась в воинских знаках отличия.
-- Мона Ковальская Марина Станиславна?
Маринка кивнула, хотела прибавить, что это всего лишь литературный псевдоним, но не успела.
-- Государыня, -- сказал этот человек. И наклонился, чтобы поцеловать Марине запястье. Похоже, что наручники и уличная грязь его нисколько не смутили.
Маринка потрясенно молчала. Сопротивляться и возражать было бесполезно.
-- Вы, конечно же, меня не помните, государыня. Саулюс Виестур. Я выводил вас из оцепления в ноябре девяносто шестого года. У нас есть самое большее десять минут. Пока они будут выносить ваш архив. Поэтому слушайте меня внимательно.
Марина смотрела во все глаза. Боже мой, думала она в каком-то забытьи. Архив. Плевать на древние бумаги, но там, в секретере – почти законченная рукопись нового романа. В красной картонной папке, с приклеенной на обложке аккуратной наклеечкой «Зеленая папка». Это было своеобразным семейным паролем – класть в зеленую папку готовые рукописи. Потом папка истрепалась, Маринка купила новую, но в лавке канцтоваров остались только красные, что же делать… Она принесла добычу домой и демонстративно прилепила на алый коленкор издевательскую наклейку. У меня от твоих изысков родимчик сделается, всякий раз приговаривал Хальк. Что-о, вопрошала мона Пестель. Когнитивный диссонанс, поправлялся он, и тогда они хохотали до упаду, а потом целовались, усевшись на подоконнике, и за окном медленно разливался опаловый и нежный закат. А потом пили чай, и тебе было совершенно наплевать на то, что твой муж ненавидит новый сервиз гарднеровской работы, несмотря на отсутствие всяких там фиалок на блюдечках, и всегда просит наливать чай в жуткую кружку с красными горохами и отбитым краем.
Ничего этого больше не будет.
Господи. Господи.
-- Государыня? – позвал Виестур негромко.
Маринка очнулась.
-- Слушайте меня очень внимательно, -- проговорил он, беря ее руку в свои – горячие, как если бы у него был жар, с твердыми бугорками мозолей. – Это не арест. Санкции прокурора у них нет. Потому что обвинения нет тоже. Они станут вас допрашивать в надежде хоть за что-нибудь уцепиться и его предъявить. Ни в чем не сознавайтесь. Ничего не подписывайте. Требуйте адвоката, тяните время. У вас есть право на один телефонный звонок. Связь пока работает, так что настаивайте и не дайте себя поймать на чужом вранье. Звоните мужу. Если кто-то и может вам помочь – только он.
-- А вы? – шепотом спросила Маринка.
-- А я, государыня, сейчас даже себе помочь не в силах. Завтра меня, скорей всего, арестуют, и хорошо если не успеют расстрелять до того момента, когда магистр департамента печати и безопасности отыщется наконец.
-- За что?
-- За измену родине, конечно. – Виестур улыбнулся, опять наклонился, целуя Маринке руку, и вышел из машины.
Перед тем, как захлопнуть дверцу, он протянул Маринке чистый платок.
-- У вас лицо в грязи, государыня.
И было еще одно в этой короткой и странной беседе. То, что Маринка предпочла забыть сразу же, как услышала. Но от этого оно никуда не девалось.
-- Разумеется, они будут вас бить, -- очень спокойно сказал Виестур, стоя у открытой дверцы салона и глядя, как Маринка пытается оттереть его платком грязное лицо. На крахмальной ткани платка оставались серые и малиновые пятна. – Они будут вас бить, и это придется как-то выдержать.
Мона Пестель отняла от лица платок, но глаз не подняла. Сидела и молча смотрела, как разбиваются в луже у ног Виестура дождевые капли и поверхность воды морщится и идет кругами.
-- Они будут вас бить, но убивать не станут, такой цели у них нет. Честно говоря, я вообще не слишком понимаю, зачем все это. В другие времена я бы сказал, что это новая волна охоты на ведьм. То есть на создателей. Но не теперь. В любом случае – вы слишком неудобная фигура. Формально вы имеете право на престол: вы живы, и это делает факт транзита власти ничтожным.
На мгновение Маринке показалось, будто он разговаривает сам с собой. Как будто хочет что-то себе доказать, и собеседник в этой беседе не играет никакой роли.
Почему-то это показалось ей особенно страшным.
-- Что мне делать, Саулюс?
-- Терпеть. Молиться.
-- Любить, -- произнесла она со смешком, потому что все вместе это звучало, как название драмы для синематографа.
Но Виестур шутки не оценил.
-- Если угодно, государыня. Ибо в такие времена это все, что нам остается.
Он еще помолчал и прибавил:
-- Вы, возможно, удивитесь, но я имел честь знать вашего мужа. Три года назад… я курировал его дело. Вы никогда не спрашивали у него, как он сумел избежать отстойника? Так спросите.
Маринка молчала.
Вот стоит перед ней человек – по всему видно, что честный и не сволочь – и убеждает ее в том, что она должна любить собственного мужа. Хотя нет, не так. Он рассказывает ей о любви – ее мужа к другой женщине, если учитывать, что Виестур принимает Маринку за ту, кем она не является.
Цирк. Комедия абсурда.
-- Спасибо вам, Саулюс, -- проговорила Маринка. Она разберется со всем этим потом. Позже. Если уцелеет.